Бывают такие люди, даже единичные или единственные встречи с которыми глубоко запечатлеваются в памяти, прикосновение к образу которых вдохновляет, возвышает, остается в сердце и извлекается из него как светлое присутствие под воздействием тех или иных обстоятельств. Сегодня многие вспоминают скончавшегося Блаженнейшего Митрополита Киевского и всея Украины Владимира. Разумеется, близко знавшим его есть больше что сказать о нем. Но уверен, что многие-многие, хоть раз, хоть издали видевшие или слышавшие его, подходившие, может быть, под его благословение, думают сегодня о нем и молятся как умеют о нем, о себе и об Украине.

Оказавшись в командировке в Киеве накануне Вербного Воскресенья 1996 года, я решил остаться там еще на один день, чтобы быть на празднике в Киево-Печерской Лавре. Успенского собора еще не было – лишь поверженный кусок стены напоминал о его взрыве. Служба шла в трапезном храме Антония и Феодосия Печерских – торжественная, людная, поразившая меня не-московским, теноровым складом звучания хора и диаконов. Потом предстоятель вышел проповедовать. «Почему Христос плакал, входя в Иерусалим?», вспоминаются слова митрополита. Потому что он знал, что эти люди, приветствующие Его восклицаниями «Осанна в вышних!», через несколько дней будут кричать «Распни Его!». И если сегодня Христос входит в наш город, он так же плачет, заключал проповедник, потому что Он знает, что мы, стоящие здесь с вербами и поющие осанну, точно так же предадим и распнем Его своей греховной жизнью.

Проповедь митрополита Владимира на Вход Господень в Иерусалим можно найти в сети в отредактированном виде. Там та же тема, но нету этого «если сегодня Христос входит в наш город». Однако слова эти так врезались тогда в память мне, делавшему если не первые, то вторые шаги в Церкви, что с тех пор именно эта проповедь определяет для меня каждый год Вербное Воскресенье и представление о том, как можно чувствовать присутствие Христа «в нашем городе» и плакать вместе с Ним.

Как и многие, я сочувственно наблюдал из Москвы в 1992 году драму украинского церковного раскола, знал о Харьковском соборе, избравшем митрополита Ростовского и Новочеркасского Владимира на Киевскую кафедру вопреки желанию тогдашней украинской власти и всему политическому тренду на отделение. Я ожидал увидеть предстоятеля «нашей Церкви» на Украине, борющегося с раскольниками за единство Православия, хотел причаститься из его рук. Я ожидал увидеть важную церковную персону, каких видел до того и в Москве, и не только в Москве. Но передо мной был, во всем блеске торжественного архиерейского богослужения, человек со взглядом, обращенным внутрь себя, красиво, вдохновенно и удивительно дерзновенно говорящий о Христе с ощущением Его личного присутствия. «Если сейчас Он входит в наш город, то мы…». Такого я раньше не слышал и не видел.

Была и еще одна встреча в Киеве в середине 90-х, когда я приехал туда с американской журналисткой, захотевшей написать о церковном расколе на Украине. Я звонил перед поездкой в митрополию, пытался договориться об интервью. Ничего определенного мне не ответили. Но мы все же пришли в его резиденцию в Лавре. Это был двухэтажный дом с мезонином и терраской, стоящий в цветущем саду – как из другой жизни, из Чехова или со старых семейных фотографий. Шел прием. Кто-то ждал, кто-то в меру суетился. Мы просто вошли – не помню никакой проверяющей охраны. Сказали, что мы вот журналисты, мы звонили и хотели бы взять интервью у митрополита. Нам сказали: подождите, может быть, он вас примет. И он нас вскоре принял – в сером подряснике с вышитым поясом, простоволосый, без каких-либо атрибутов архиерейской власти. Кажется, даже без панагии, хотя в этом могу и ошибаться. Я не помню сегодня точно, что он нам говорил. Но говорил он так просто и спокойно, без тени ожесточения борьбы, что слова его разительно отличались от всех других, которые мы слышали в других интервью в ту поездку, в том числе и от представителей его церкви.

Я далек от мысли, что архиерей с многолетним стажем, служивший пять лет на важном организаторском посту Управляющего делами Московского Патриархата, бывший в 1990-м году одним из кандидатов на московский патриарший престол и набравший на первых свободных выборах патриарха второе число голосов, был лишен административных дарований. Но ясно, что не власть администратора была в нем главным. Все в его облике и деятельности свидетельствует в пользу общепризнанного мнения, что он объединял крупнейший и самый разнообразный, разношерстный, внутренне противоречивый по своей национальной и церковной идентичности, политическим взглядам и пристрастиям церковный организм Украины именно как духовный авторитет. Даже скандалы и периодические столкновения в борьбе за власть среди его окружения, истинные и мнимые злоупотребления других украинских архиереев свидетельствуют в пользу того, что такой Божий человек, молитвенник и проповедник, с определенного момента находившийся в крайней физической немощи, хранил единство Украинской Православной Церкви, раздираемой на части политическими треволнениями и амбициями. В этом главное отличие митрополита Владимира от его антагониста – явно даровитого политика, яркого лидера и эффективного менеджера бывшего митрополита Филарета Денисенко.

Я наблюдал его приезд на Собор Украинской Православной Церкви, который собрали летом 2011 года, чтобы успокоить в очередной раз не на шутку разыгравшуюся борьбу за власть в церкви и укрепить ее независимость как от украинской власти, так и от Москвы. Кругом суета приготовлений, журналисты должны стоять здесь, камеры тут. Но вот подъехал «мерседес» с вензелем «МВ» вместо номерного знака, келейники помогли выйти из него слабому митрополиту, он пошел в нашу сторону — и все вокруг успокоилось. Может быть, другие чувствовали иначе. Но я отчетливо помню свое ощущение душевного мира при виде его благословляющей фигуры.


И я помню, как на приеме по случаю каких-то торжеств в Храме Христа Спасителя в Москве, в толпе начальствующих и их приближенных, среди лоска клобуков и блеска панагий и крестов с украшениями, вдруг заметили тихо сидящего в углу зала на краешке стула, с наклоненной болезнью Паркинсона головой в черной скуфейке, второго по старшинству архиерея Русской Церкви. «Ах, тут Блаженнейший митрополит Владимир!» пронеслось вокруг, и моментально затих гул разговоров, и один за другим засеменили к нему священники и миряне, а он ласково благословлял каждого, тихо произнося какие-то слова. Вокруг него образовывалась иная атмосфера, отличная от окружающей суеты и ярмарки тщеславия.

Блаженнейший, как его называли в Церкви, был удивительно народным человеком. И дело здесь не только в крестьянском происхождении – мало ли крестьянских детей превратились в высокомерных владык? Дело в простоте и органичности, не ушедших с образованием и высоким положением.


Да, был вышитый поясок на подряснике и удивительные фотографии в окружении своих односельчан в Марковцах Хмельницкой области, куда он ездил при первой возможности. Но и киевские интеллектуалы, в том числе далекие от Церкви, отмечали редкую красоту и правильность его украинской речи. Мне говорили, что он собрал какую-то исключительную коллекцию украинской книги, а его собственные проповеди и труды изданы во внушительных томах. Он писал стихи. Мы читаем в опубликованных интервью его поэтичные описания родной природы, которые были бы невозможны у забронзовевшего начальника или оторванного от родной среды писателя. И мы видели, как просто он общался с людьми совершенно разного социального статуса.


Последние годы образ митрополита Владимира давал нам, наблюдавшим его издалека, еще и особый опыт – лицезреть стертую грань между жизнью и смертью. Сначала меня возмущала публикация на официальном сайте УПЦ фотографий того, как причащается тяжко больной и немощный, сидящий в инвалидном кресле человек. Было понятно, что это делается теми людьми из его окружения, чье личное положение в церковной структуре определяется дееспособностью предстоятеля. Но со временем эта пограничность физического состояния митрополита стала восприниматься иначе. И дело не только в том, что даже на этих фотографиях чувствовалось благоговение перед Чашей и неформальное отношение к Таинству. Тяжело больной митрополит стал являть собой Таинство Смерти, присутствующее в жизни. Каким испытанием было для превосходного проповедника почти потерять возможность говорить? А ведь ясно, что это был не единственный мучительный крест, который он нес и как человек, и как предстоятель Украинской Церкви. В силу особенностей его публичного положения, мы могли видеть, как, будучи телесно почти мертвым, он жил. Сегодня, после его кончины, нам легче представить себе, что такое Вечная Жизнь.

В воспоминаниях Святослава Рихтера о Сергее Прокофьеве – единственном прижизненно опубликованном литературном тексте великого пианиста — он так описывает свои переживания от известия о смерти композитора: «Я узнал, что Прокофьев умер, в утро, когда вылетал самолетом из Тбилиси в Москву. В Сухуми мы застряли. Небывалый снег нескончаемо сыпал на черные пальмы и черное море. Было жутко. Я думал о Прокофьеве, но … не сокрушался. Я думал: ведь не сокрушаюсь же я оттого, что умер Гайдн или… Андрей Рублев.»

Вот , получив известие о смерти Блаженнейшего митрополита Владимира Сабодана в трагическое для его страны время, в период особых испытаний для Украинской Православной Церкви, а стало быть и для всей нашей Матери-Церкви, мы не сокрушаемся. Ведь не сокрушаемся же мы оттого, что умер Иоанн Златоуст или Святитель Тихон…


Источник: http://www.pravmir.ru/